Кавказские Воды. Сезон 1832 года
О чём может поведать список отдыхающих на Водах? Ни о чём или о многом.
В личных бумагах могущественного сановника эпохи Николая I, министра внутренних дел и министра уделов, управляющего Кабинетом и Академией художеств графа Льва Алексеевича Перовского «Список господ, посетивших Кавказские Минеральные Воды в 1832 году» кажется документом случайным. Из него следует, что сам Перовский (в то время вице-президент Департамента уделов, гофмейстер, сенатор и ещё не граф) прибыл на Воды 21 июня. Для человека не бездельного и уважающего себя – время прибытия вполне достойное.
«Курсовые» начинали съезжаться на Воды в апреле: 8-го числа чиновник 12-го класса Ельчанинов, 16-го числа – полковник Бирюлин, 20-го – майор Сокольской. 22 апреля появилось первое значительное лицо: герой сражений под Бауценом и Лейпцигом, участник взятия Парижа генерал-от-кавалерии Георгий Арсеньевич Емануэль (Эммануэль) с сыном Георгием же, прапорщиком. До 1831 года Кавказ – место службы генерала: он командующий войсками на линии и начальник области. Но в очередной экспедиции против горцев Емануэль получил тяжелое ранение, за которым последовала отставка. Теперь он приехал на Кавказ лечиться и, возможно, решать какие-то запоздалые дела. Прочие путешественники рисковали увязнуть в дорожной грязи, очевидно, в надежде занять жилье подешевле. А риск был реален: первое шоссе от Петербурга до Москвы ещё только строилось, об облагораживании дальнейшего пути «в полуденную сторону» и говорить не приходилось. Но имелась и причина для спешки: «курс» 1830 года выдался чрезвычайно многолюдным (до полутора тысяч отдыхающих), и тогда мест на всех не хватило. Хоть и на Юге, а коротать время в калмыцкой кибитке – не забавная затея!
В мае в южных степях наступает лето, к концу июня зной окрашивает их в бледно-жёлтые и голубые тона. О грязи уже и помину нет. Если не случилось дождя, тучные черноземы высыхают и лопаются такими широкими трещинами, что в них легко умещается человеческая ладонь. В эти-то два месяца и проходил основной сбор «водяного общества». Ехали в запряженных шестернями громоздких рыдванах, венских спальных дормезах, сопровождаемые обозами с челядью, провизией и с непременными большими самоварами. Дорожное чтиво для многих – изданная в 1831 году книга главного врача Кавказских Вод Ф. Конради «Рассуждения о искусственных минеральных водах с приобщением новейших известий о Кавказских минеральных источниках».
Конечно, Кавказские Воды – ещё не Баден-Баден. И обустройство их едва началось (так кисловодский нарзанный источник в 1832 году – «две галереи с переплетом в брусьях, обтянутые парусиною»), и среди врачей немало шарлатанов (из-за которых больной, по свидетельству Конради, «обманутый в надежде на выздоровление, с ропотом и неудовольствием оставлял Воды»). Да и соседство непокоренного Кавказа не внушало спокойствия. В том же 1832 году кровопролитному и разорительному набегу горских «хищников» подверглись Ессентуки – ещё не город-курорт, но казачья станица на полпути из Пятигорска в Кисловодск.
Однако вернемся к списку, разумеется, не с целью разобрать, кто в нём «жертва чести боевой, кто почечуя, кто Киприды», но с надеждой обнаружить знакомые имена и с их помощью понять назначение документа.
Вот, например, 17 мая на Воды приехал полковник Петр Семенович Верзилин. Пока ещё полковник, но документы на производство в генеральский чин за отличие при подавлении польского мятежа уже отправлены, и рекомендует его сам фельдмаршал Паскевич. Стало быть, дело решённое. Тот самый Верзилин, дочерям которого в 1841 году будет посвящать стихотворные экспромты Лермонтов и в доме которого поэт примет роковой вызов на дуэль. Знаменитый дом, кстати, уже куплен Верзилиными в 1829 году, а для самого Петра Семеновича Пятигорск место не отдыха, но службы: он – наказной атаман Кавказского линейного войска со штаб-квартирой с этом городе.
На следующий день, 18 мая, прибыл Александр Андреевич Тон, академик, профессор Академии художеств, наблюдающий за строениями Царского Села. Напротив его фамилии – карандашная помета: «В доме Арешева». Свидетельство респектабельности и состоятельности «курсового». Побывавший здесь девятью годами ранее поэт С. Д. Нечаев (в прошлом – член Союза благоденствия, в будущем – обер-прокурор Святейшего Синода) отмечал: «Исключая двух домов кизлярского купца Орешева, все другие на Горячих Водах построены в один этаж и почти все покрыты тростником». А ещё Тон – виртуозный, изысканный рисовальщик. Благодаря его сепиям, мы сегодня знаем, как выглядели тогда Кавказские Воды.
Одновременно с академиком появился на Водах и отставной поручик Дмитрий Александрович Молчанов, служивший прежде в расформированном Семеновском полку, а в 1826 году подвергшийся аресту по подозрению в причастности к выступлению Черниговского полка. Вина осталась недоказанной, офицера вернули в строй. Но дальнейшая служба, как видим, всё же не сложилась. 26 мая прибыл действительный статский советник Дмитрий Евлампиевич Башмаков. Не чета отставному поручику, а в прошлой биографии та же запятая: однополчанин Павла Пестеля и князя Сергея Волконского, и Матвей Муравьев-Апостол вроде бы сообщал о его причастности к Союзу благоденствия, да следствие предпочло не заметить.
Всё равно пока не понятно: чего ради список «курсовых» появился, а, главное, так основательно задержался в бумагах Льва Перовского?
10 июня на Воды приехал отставной прапорщик Николай Николаевич Оржицкий. Ещё один персонаж декабристкой драмы. Следствие сочло, что членом тайного общества он не состоял. Современные историки склонны относить его к категории «полупринятых», то есть отказавшихся вступить в общество, но сохранивших тайну. Зато декабрист Дмитрий Завалишин (свидетель не самый надежный) не только числил Оржицкого в рядах Северного общества, но и считал «склонявшимся» в свою сторону и потому находившимся на подозрении у не любившего его К. Ф. Рылеева.
В последнее сложно поверить, зная о характере контактов Рылеева и Оржицкого в «роковые дни» 1825 года. 13 декабря Оржицкий пришёл в рылеевскую квартиру, ставшую штабом подготовки восстания. Однако лидер «северян» не стал призывать отставного штабс-ротмистра присоединиться к повстанцам, а дал ему иные поручения: «Потом просил он меня, чтобы в случае неудачи я не покинул жены и дочери его, да к тому же просил ещё отыскать на юге... Муравьева-Апостола и сказать ему, что они полагали выгоднее действовать 14 числа». На следующий день, уже после поражения выступления, Оржицкий вновь в рылеевской квартире – вместе с Иваном Пущиным и Петром Каховским. Рылеев отправил его к Никите Муравьеву с известием о случившемся и о том, что князь Трубецкой и Якубович «изменили». Но Оржицкий упорно манкировал опасностью и около восьми часов вечера вернулся к Рылееву, дабы ещё раз подтвердить обещание «не оставить его семейство».
Вскоре Оржицкого арестовали. Содержали его вначале на городском карауле, затем в Зотовом бастионе Петропавловской крепости. К числу прочих вин в его деле добавилась и такая, от которой мороз по коже. Мичман В. А. Дивов передал следователям слова Д. И. Завалишина: «Прекрасно выдумал мой знакомый г. Оржицкий: сделать виселицу, первым повесить государя, а там к ногам его и братьев». Да ещё это вызывающее поведение на следствии! На вопрос о том, почему не донес, отвечал заносчиво: «Мысль носить на себе постыдное имя предателя была причиною, побудившею меня умолчать перед правительством о бывшем мне известном заговоре». В итоге Оржицкого лишили чинов и дворянства, приговорили к ссылке в дальние гарнизоны. Летом 1826 года он отправился с жандармом на Кавказ, чтобы вновь вступить в военную службу – на сей раз в чине рядового. В жарких делах военных кампаний против персов и турок, как и под мрачными сводами всероссийской темницы, бывший ахтырский гусар чести не посрамил. В январе 1828 года он заслужил звание унтер-офицера и уже через два месяца – прапорщика.
В феврале 1832 года Н. Н. Оржицкий дождался вожделенной отставки, исходатайствованной ему генералом М. Е. Храповицким, женатым на его сестре. В столицы, однако, въезд был запрещён, жить позволено только в собственной деревне или у Храповицкого на поруках. Поездка под предлогом лечения на Воды – едва ли не единственная легальная возможность повидаться с теми, о ком помнил, о ком тосковал все эти годы. С кем же?
Тут самое время вернуться ко Льву Перовскому. Многое объединяло его с Николаем Оржицким. Во-первых, двоюродные братья, во-вторых, оба незаконнорожденные дети графов Разумовских: Перовский – внебрачный сын Алексея Кирилловича, Оржицкий – Петра Кирилловича. Даже если почти одновременное появление кузенов на Водах – простое совпадение, их встреча была неизбежна. Вспомним первый день Печорина в Пятигорске: «спустясь в середину города», он «пошел бульваром», чтобы затем подняться «по узкой тропинке к Елизаветинскому источнику». Это ежедневный маршрут каждого «курсового». Была и причина, по которой гофмейстеру, сенатору и ещё не графу, участнику замысловатых придворных интриг, не полезно было афишировать отношения с опальным родичем. Дело в том, что и сам Лев Алексеевич в юности состоял в Союзе благоденствия. Но на Водах, где волей или неволей все встречались у источников, кто упрекнет?
Итак, они встречались. И, вероятно, Перовский не прочь был поименно знать всех, кто мог донести весть об этом до державного и неласкового Петербурга...
И все же в список попали не все посетители Вод того «курса». С конца предыдущего года в Пятигорске проживал Александр Александрович Алябьев. Автор знаменитой русской песни «Соловей» был близок со многими декабристами – Петром Мухановым, Федором Глинкой, Александром Бестужевым, Вильгельмом Кюхельбекером. С Николаем Оржицким, сослуживцем по Ахтырскому гусарскому полку, в составе которого оба прошли боевой путь от Силезии до Парижа, – особенно. На стихи фронтового товарища композитор написал романс «Прощание гусара». Когда «первенцы свободы» вышли на Сенатскую площадь, Алябьев уже томился в крепости, но по делу отнюдь не политическому: за допущение в своем доме азартных игр и пьяную драку, предположительным следствием которой стала смерть одного из гуляк. После четырех лет сибирской ссылки и неустанных хлопот родни Алябьеву разрешили выехать для лечения на Кавказские Воды, не избавляя при этом от статуса ссыльного (как бы ни было удивительно это нам после века XX). В Пятигорске Алябьев оставался до 15 августа, в Кисловодске – до 13 сентября, после чего отправился в Ставрополь.
Мы не знаем, где останавливались в Пятигорске Перовский и Оржицкий. Пятигоский же адрес Алябьева известен. В 1840 году Лермонтов рисовал знаменитый бульвар. В правом нижнем углу рисунка он поместил двухэтажный корпус Дома для неимущих офицеров, строительство которого было завершено как раз в 1832 году. Сразу за ним – невысокие домики усадьбы подполковницы Толмачевой, у которой и квартировал композитор. Опять же невозможно предположить, что два опальных гусара не встретились на том самом бульваре. И почти также сложно представить, чтобы Оржицкий не воспользовался случаем попросить могущественного родственника за старинного приятеля.
В жизни Алябьева на Водах произошли важные события. Из списка Перовского узнаем, что 13 июня сюда прибыла дочь действительного статского советника девица Екатерина Александровна Алябьева – родная сестра композитора. Разумеется, совпадением это объяснить нельзя. А вот и совпадение из того же списка: 2 июня приехал отставной полковник Андрей Павлович Офросимов. В документе не указано, но мы знаем, что вместе с ним была молодая жена – также Екатерина Александровна, сестра декабристов Владимира и Григория Римских-Корсаковых. С нею Алябьев был знаком ещё по Москве, но именно на Кавказе в его душе разгорелось чувство, отразившееся в целом цикле романсов («Тайна», «Я вижу образ твой», «Кольцо» и др.) и в 1840 году, уже после кончины Офросимова, объединившее двух людей священными узами брака.
А что же Лев Перовский? Если Оржицкий действительно просил за друга, помог ли он?
Проследим дальнейшую биографию Алябьева. Воды не принесли «почти никакой пользы», и доктора пришли к выводу, что «северный и южный климат вредны для его здоровья». Основываясь на этом заключении, он пытался получить разрешение вернуться в Москву, но царь назначил новое место ссылки – город Оренбург. Биографы композитора, иронизирующие над «милостью» императора и не замечающие разницы между ссылкой в Тобольск или в «далекий и суровый Оренбург», не вполне справедливы. Оренбург, конечно, тоже ссылка, и зимы здесь тяжелы по причине жестоких степных метелей (вспомним хотя бы буран из пушкинской «Капитанской дочки»), но климат все же не сибирский.
Впрочем, дело даже не в климате. Оренбургским военным губернатором в это время служил Василий Алексеевич Перовский, младший брат Льва и также бывший член Союза благоденствия. Едва ли дело обошлось без протекции. В лице В. А. Перовского, по мнению исследователей, «Алябьев встретил не бездушного царского сатрапа, а скорее покровителя, очень много сделавшего для облегчения участи своего поднадзорного не только во время его пребывания в крепости Оренбург, но и в дальнейших мытарствах композитора» (В. Я. Трайнин). Покинув Кавказскую область лишь в сентябре 1833 года, Алябьев в мае следующего года отпросился у губернатора на все лето к только-только входившим в употребление уральским Сергинским серным водам. А в начале 1835 года Василий Перовский уже выхлопотал композитору частичную амнистию. Алябьеву, как и Оржицкому, было позволено жить у родни под надзором полиции, но запрещено появляться в столицах.
Однако и сердечные, и творческие дела неудержимо влекли Алябьева в Москву. Спустя год он уже по собственной воле предпринял неблизкую поездку в Оренбург – к В. Перовскому. И вновь надежды «Соловья» не были обмануты. В августе 1836 года последовало «всемилостивейшее прощение» и позволение «вступить на гражданскую службу по Оренбургской губернии первым классным чином». Сведения о том, что новоиспеченный коллежский регистратор хотя бы раз после своего назначения посетил Оренбург, отсутствуют. Милостивый начальник поручил ему «ближайший надзор за находящимися в Москве для обучения разным мастерствам малолетками казачьих войск». Неофициально же Александру Александровичу было сообщено, что поручение это «нисколько не должно мешать ни вашим другим занятиям, ни лечению и не обязывает вас ни к чему». Более того, Василий Перовский отстоял бессрочную командировку своего подчиненного в 1841 году, когда этим фактом заинтересовалась московская полиция. И в 1842 году, когда подобный же интерес высказала жандармерия, он вновь встал на защиту Алябьева. Но на сей раз оренбургский военный губернатор получил от императора гневный выговор, а композитор был уволен от службы и выслан в Коломну.
Со своей стороны Александр Алябьев увековечил имя благодетеля, посвятив ему музыкальный цикл «Азиатские песни» и сборник хоров «Застольные русские песни».
Вот, кажется, и связались узелки. Вот и протянулись ниточки от благополучных Перовских к опальным Оржицкому и Алябьеву. Да мало ли ещё о чем может поведать список отдыхающих на Водах...
